ил когда-то мужик. Копал он погреб и нашел в земле кусок золота.
"Куда мне его деть?"—думает мужик.—Себе оставлю — пан отнимет. А не отнимет пан — отнимет управляющий, а не управляющий — так староста. Понесу-ка я лучше это золото царю. Царь меня наградит, а уж царской награды никто не отберет!»
Надел мужик новые лапти и пошел к царю.
Долго ли, коротко ли — дошел до царского дворца. Часовой его спрашивает:
— Ты куда, мужик, идешь?
— Хочу царю свою находку отдать.
— А что это за находка?
— Кусок золота.
Ну, часовой и пропустил его. И второй, и третий, и четвертый часовой пропустили. Дошел мужик до царской палаты. А там у дверей вельможа стоит, толстый, важный.
— Ты куда, мужик, лезешь?
— К царю, паночек.
— К царю? А что ты там забыл?
— А вот копал я погреб, нашел кусок золота и несу царю в подарок.
Загорелись глаза у жадного вельможи:
— Золото? А ну покажи!
Показал мужик золото. Вельможа затрясся весь от жадности и говорит:
— Коли дашь мне половину царской награды, пропущу тебя к царю. А не дашь — ступай прочь! Что тут делать?
— Хорошо, паночек, дам,— отвечает ему мужик. Пропустил вельможа мужика к царю.
— Здравствуй, царечек-паночек I—говорит му жик.— Я тебе подарок принес.
И подал ему кусок золота. Царь взял золото и спрашивает:
— Что же тебе дать за этакий подарок?
— Ничего, царечек-паночек, мне не надо. Если милость будет, дай мне чарку горелки да краюшку хлеба, а то я, пока шел к тебе, дюже проголодался!
Царь приказал принести целый графин горелки да каравай белого хлеба.
Мужик глянул на белый хлеб и говорит:
— И отец мой, и дед мой такого хлеба никогда не едали и не видали — не стану и я его есть! Нет ли у вас, царечек-паночек, простого ржаного хлебца?
Приказал царь принести ржаного хлеба. Побежали слуги, разыскали у ворот старичка нищего, выпросили у него горбушку хлеба, принесли мужику.
— Вот это хлеб по мне! — говорит мужик. Налил он чарку до краев, выпил, закусил хлебцем. Налил другую, выпил, закусил. Так весь графин горелки выпил и всю горбушку съел.
— Ну,— говорит,— спасибо вам, царечек-паночек, вот я и наелся и напился вволю!
— Что же тебе теперь, мужичок, дать?
— Теперь, царечек-паночек, поплясать бы мне.
— Музыку сюда! — приказывает царь. Привели полковых музыкантов.
— Нет, царечек-паночек! — говорит мужик.— Под такую музыку я плясать не умею. Мне под дуду плясать охота!
Царь разослал по всему городу слуг — дударя искать. Нашли его, привели, заиграл дударь. Стал мужик плясать. Плясал, плясал, уморился и говорит:
— Довольно!
Тогда царь спрашивает его:
— Что же теперь тебе еще нужно?
— Теперь, царечек-паночек, мне охота поспать. Царь приказал приготовить для мужика постель. Приготовили мужику постель пуховую, а он на перину поглядывает, с ноги на ногу переминается — не желает ложиться.
— Эта постель не по мне, я сроду на пуху не спал.
Мне бы гороховой соломки!
Привезли целый воз гороховой соломы. Мужик шапку под голову да и захрапел на весь дворец. Выспался, поднялся да и говорит:
— Спасибо вам, царечек-паночек! Я вам тут нагрубил, насорил — дайте мне за это сто розог.
— Что ты, мужичок? Какие розги? Ты же мне золото подарил!
— Э! Царечек-паночек! Прошу я вас, будьте ласковы, дайте мне в награду сто розог!
Что тут поделаешь? Принесли розги. Хотели было мужика пороть, а он говорит:
— Погодите, царечек-паночек, у меня есть поло-винник!
— Какой половинник?
— Как шел я к вам, так меня один важный пан не пускал. «Коли дашь, говорит, половину того, что царь тебе даст, то пущу». Я и обещал. Так дайте ему сначала пятьдесят розог, а потом мне дадите остальные.
Привели вельможу. Приказал царь раздеть его, положить на скамью и наградить как должно. Задрожал, затрясся вельможа.
— Ничего, паночек,— говорит мужик,— не бойся, я тебя не обману: как условились, так и получишь.
Уложили вельможу и всыпали ему пятьдесят горячих!
Мужик и говорит:
— Ах, царечек-паночек, он так у вас хорошо служит! Надо его за это наградить — отдайте ему и мою половину!
Дали вельможе еще пятьдесят розог, а всех — сто. Как рассчитались с вельможей, царь хотел было расспросить мужика, откуда он, хотел наградить его, а мужик — шапку в охапку да и за дверь, только его и видели.
«Не то,—думает,— выпадет мне еще такая честь, что нельзя будет ее и снесть!»